Соколянский Иван Афанасьевич. Воспоминания

Воспоминания
Режим чтения


Мои воспоминания о профессорах Иване Афанасьевиче Соколянском и Александре Ивановиче Мещерякове

lerner.jpg
Чтобы познакомиться с И.А. Соколянским, я приехал в Москву из Ленинграда, где я находился на военной службе.

Причина, которая привела меня к профессору Соколянскому, была связана с болезнью моего сына, потерявшего зрение и слух в результате тяжелой болезни. Назревала угроза потери моим сыном речи, что было бы для него трагично.

Мне было известно, что Иван Афанасьевич возглавляет в Москве лабораторию по изучению слепоглухих детей в Научно-исследовательском Институте дефектологии Академии педагогических наук. Мне также было известно, что профессор Соколянский воспитал слепоглухую женщину Скороходову Ольгу Ивановну, которая стала старшим научным сотрудником Института дефектологии, а также, что он был создателем школы для слепоглухих детей, которая размещалась в районе г. Харькова и впоследствии была уничтожена гитлеровцами.

В институте меня принял очень интересный, среднего роста с седой шевелюрой далеко не молодой человек, с доброй улыбкой на лице, с большими роговыми очками и несколько сутуловатый – это и был Иван Афанасьевич Соколянский.

Он меня усадил за стол. Подробно расспрашивал о моем сыне, о всех деталях и этапах его болезни и тех методах, которые были использованы мною и моей супругой для того, чтобы не допустить (в условиях потери зрения и слуха) потери речи. Такую опасность мы наблюдали каждый день.

lerner_family.jpg
Он очень внимательно выслушивал мой рассказ, что-то записывал, а затем выразил свое восхищение тем, как это нам удалось очень своевременно и остроумно выработать методы воздействия и воспитания, которые позволили сохранить речь у сына. Он считал, что мы с женой совершили научный подвиг и, если у нас есть желание, то он готов официально оформить наши методы работы и способы их использования в виде диссертационной работы. С моей точки зрения, это было воспринято как комплиментарное мнение, и я сказал профессору, что для нас это не имеет никакого смысла, никакого значения. После этого мы к этому вопросу больше никогда не возвращались.

Меня только интересовал вопрос, как поступить дальше с воспитанием сына, какие перспективы могут быть в дальнейшем: речь у нас зашла о необходимости создания школы-интерната для слепоглухонемых детей.

Он высказал мне целый ряд интересных мыслей, которые были им использованы при создании школы для подобных детей под Харьковом, и особенно при воспитании Ольги Ивановны Скороходовой.

Беседа длилась очень долго и была чрезвычайно важной как для профессора, так и, главным образом, для меня.

Прежде всего, Иван Афанасьевич обращал особое внимание на то, как должны вести себя родители по отношению к ребенку, попавшему в такое чрезвычайно трагичное положение, как слепоглухота. Со временем мы, родители, сумели оценить дальновидность такого внимания профессора к эмоционально-психологическим сторонам взаимоотношения родителей с больным ребенком с недугом слепоглухоты. Заранее скажу, что интуитивно мы как-то понимали эту проблему и решали ее. Главное в предложении профессора заключалось в том, чтобы родители старались умерить до минимума проявление эмоциональных чувств к ребенку, отказывались бы от каких-либо ласк и других форм проявления своей любви. Он все время подчеркивал, что жизнь ребенку предстоит суровая, трудная и потребует от него напряжения всех внутренних психологических и психических сил, к этому надо ребенка готовить настойчиво и бескомпромиссно. Мы, в меру своих сил, четко выполняли советы великого ученого, понимая необходимость такого поведения.

Но одно наблюдение меня до сих пор удивляет и не находит полного объяснения. Дело в том, что с годами мы с супругой заметили, что наш сын, не получив тех ласк, которые ребенок должен получить у родителей, сам, с огромным эмоциональным чувством встречал своих родственников, обнимал их, целовал, проявляя неподдельные чувства близости, родства и преданности. Отсюда следует, что суровость собственного бытия не ослабила в нем понимания человеческих отношений и соответствующих реакций на них.

Вторым важным аспектом наших разговоров были проблемы быта, поведения в домашних условиях, когда в доме живет человек, лишенных зрения и слуха.

Четкая фиксация и постоянное местонахождение любых предметов домашнего обихода должно быть законом поведения всех членов семьи – таково категорическое требование. Это, конечно, стало нашим общим правилом поведения. Хочу отметить, что полезность и разумность такого способа домашнего поведения оправдана и необходима всегда, так как оно облегчает и делает жизнь упорядоченной, избавляя ее от суетливости и нервозности. А что касается человека, лишенного зрения, такому порядку поведения нет никаких альтернатив.

Третий аспект наших размышлений и бесед с профессором касался вопросов адаптации слепоглухого человека к общественной жизни. Речь шла о том, чтобы с первых шагов воспитания дать ему понять, что только упорный труд должен быть стержнем человеческого бытия, что именно он дает основания для жизни, для благополучия, причем, труд любой, даже самый не престижный. Если эта деятельность нужна людям, значит она уже престижна.

Четвертый аспект серьезных размышлений касался вопросов приобщения слепоглухого ребенка к грамоте. Речь шла об овладении им системой Брайлевского письма. Здесь мы с супругой проявили много выдумки и изобретательности с тем, чтобы при помощи дактильной азбуки сохранить у сына речь. Профессор Соколянский дал нам много интересных советов по обучению сына и овладению им азбукой Брайля и дактилологией, которыми мы воспользовались, пока он находился на воспитании и обучении у нас дома.

Наконец, мы обсуждали с Иваном Афанасьевичем и вопрос о перспективах организации детского дома для слепоглухонемых детей. По данным, которые были в лаборатории профессора, в стране насчитывалось более пятидесяти таких детей. А сведения были далеко не полными. Иван Афанасьевич попросил меня воспользоваться моим положением военного-полковника и возбудить ходатайство перед высшими органами власти об организации такой школы. Я с огромным удовольствием поддержал эту идею. Этот вопрос был поднят перед высшими партийными органами и другими организациями, так или иначе заинтересованными в решении этой довольно сложной проблемы.

Такой интернат впоследствии был открыт в г. Загорске под Москвой, и наш сын там воспитывался вплоть до поступления на психологический факультет Московского университета им. М.В. Ломоносова.

В дальнейшем я встречался с Иваном Афанасьевичем много раз. Докладывал ему о выполнении его советов и заданий по обучению сына, с ним несколько раз встречалась и моя жена – Винникова Софья Юрьевна. Вместе с Иваном Афанасьевичем Соколянским в возглавляемой им лаборатории научным сотрудником работал Александр Иванович Мещеряков, который после ухода из жизни Ивана Афанасьевича, стал во главе лаборатории.

Александр Иванович – это высокий, стройный, интересный и красивый мужчина средних лет с пытливым орлиным взором, всегда очень опрятен и интеллигентен, речь тихая и выразительная, характер очень добродушный. Встречаться с ним было большим удовольствием. Казалось всегда, что он чем-то озабочен, всегда что-то обдумывает и о чем-то размышляет про себя. Я заметил, что любая моя встреча с ним, а встреч было очень много, всегда начиналась с того, что он садился за стол, вынимал из ящика стола довольно увесистую тетрадь и записывал все то, что я ему говорил, иногда даже не глядя на меня, что было для меня несколько непривычным.

Все то, что написано выше, это самые первые впечатления о встречах с Александром Ивановичем – этим изумительным и светлым человеком. По настоящему я смог оценить его величие, доброту, талант и самоотверженность с годами, позже, когда понадобились величайшие усилия и незаурядные организаторские способности, чтобы решить задачу, которая казалась почти неосуществимой, которая в истории педагогики и воспитания еще никогда не решалась, да и считалась просто неразрешимой.

Речь шла о том, чтобы доказать возможность полноценного обучения целой группы слепоглухих детей и способность достижения ими самых высоких успехов в овладении знаниями вплоть до получения высшего образования. Эта проблема приобретала огромное общефилософское значение. Дело в том, что один случай получения высокого звания известен. Его получила американка Элен Кэллер. Но это звание не было связано с разработками педагогических методов. Достигнутый успех этой девочки связывался с божественным провидением и был широко использован для безудержной пропаганды могущества сверхъестественных сил. Наша педагогика, и пионерами здесь выступали ученые НИИ дефектологии АПН, разрабатывала уникальные методики обучения и воспитания детей, потерявших зрение, слух и в определенных параметрах и речь.

Здесь Александр Иванович Мещеряков предстал уже не как научный сотрудник Научно-исследовательского института, а как педагог. Причем педагог, деятельность которого не знала исторических аналогов, опыта или примера. Все надо было разрабатывать впервые: методику, формы и способы преподавания различных дисциплин, учет особенностей каждого ребенка, отобранного для продолжения обучения в ВУЗе. Все это требовало огромных усилий и немалых организаторских способностей. Прежде всего, Александр Иванович добился выделения в Москве общежития для проживания 4-х учеников, которые готовились для поступления на психологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Сама эта задача в условиях Москвы была почти неразрешимой. Но она была решена. Этот красивейший, интеллигентный и добродушный человек добился почти невозможного. Он привлек для решения этой сложнейшей задачи всех своих выдающихся друзей и знакомых, которые, как и он сам, прониклись большим интересом к организации и проведению величайшего (это было именно так) эксперимента в истории педагогики, то есть приобщению слепоглухого ребенка к высшему образованию объективно существующими методиками обучения и воспитания, причем не одного, так называемого вундеркинда, а целой группы разных учеников. Это был, прежде всего, самый близкий друг и товарищ Александра Ивановича, один из виднейших отечественных философов, доктор философских наук Эвальд Васильевич Ильенков. Я был лично близко знаком с этим талантливейшим философом и с его основными научными трудами. Он приложил немало сил для того, чтобы довести начатый эксперимент до его полного осуществления. Были привлечены также такие крупные ученые, как академик Банифатий Михайлович Кедров, профессор Василий Васильевич Давыдов, большой интерес проявил академик АПН Александр Николаевич Леонтьев.

А.И. Мещеряков и Э.В. Ильенков постоянно посещали общежитие, отобранных для поступления в ВУЗ, интересовались не только ходом учебного процесса, но и бытом, и досугом ребят. Я глубоко убежден, что эти незабываемые для меня ученые совершили подвиг научный, человеческий и родительский. Убежден также, что они по достоинству еще не оценены. Хочу отметить, что когда ушел из жизни Александр Иванович Мещеряков, Эвальд Васильевич Ильенков на свои средства отлил в бронзе бюст своего друга и установил его на его могиле.

Итак, завершая довольно фрагментарный рассказ о научно-педагогической деятельности А.И. Мещерякова, необходимо особенно подчеркнуть, что он и лаборатория, в которой трудились Иван Афанасьевич Соколянский, а также Институт дефектологии, приложили максимум усилий к тому, чтобы был открыт интернат слепоглухонемых детей в г. Загорске, заботились о том, чтобы организовать учебно-методический процесс и о том, чтобы учебный процесс давал свои нужные результаты. А четыре ученика этого интерната – Юрий Лернер, Сергей Сироткин, Александр Суворов и Наташа Корнеева не только успели окончить учебу в интернате, но и поступили и закончили психологический факультет Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. В этом выдающемся успехе особая заслуга Александра Ивановича Мещерякова

До сих пор я говорил об Александре Ивановиче Мещерякове, как о великом педагоге и ученом. Но я почти ничего еще не сказал о нем, как о личности. Я только упомянул, что это был очень красивый, стройный и приветливый человек, который, казалось, никогда не способен никого обидеть или таить злость. Мне было известно, что он был очень любим в своем институте. Но его не любить было нельзя. Его манера говорить, такт, обаяние привлекали к нему сердца, думаю, особенно женщин. Они умеют ценить прекрасное. Да и он в этом смысле отвечал им взаимностью. В наше нынешнее время на все лады муссируется понятие «СИМВОЛ» с добавлением определенного содержания. Но скажу. Да, Александр Иванович был, несомненно, символом, но не в том смысле, который бешено употребляют все, кому не лень, на потребу обывателей и их определенных инстинктов, а символом интеллигентности, элегантности, вежливости, уважительного отношения к людям.

Александр Иванович Мещеряков безвременно скончался в расцвете своих творческих сил. Скончался ночью, во сне.

Мой сын, будучи слепоглухонемым и обладая способностью скульптора, вылепил портрет своего учителя, доктора психологических наук, профессора в гипсе. Этот портрет затем был отлит в бронзе и установлен на могиле Александра Ивановича Мещерякова, которая находится на Востряковском кладбище в г. Москве.

Я счастлив тем, что имею возможность сказать эту толику слов о человеке, которого бесконечно уважал и которому многим обязан. Заинтересованный читатель, прочитав мои воспоминания, с полным основанием сможет себе сказать: не оскудела Святая Русь людьми с величием духа и талантами. Именно о таких людях я и рассказал в своих воспоминаниях.

lerner_podpis.jpg

/ Лернер Михаил Зиновьевич

Обратная связь
https://www.museum.ikprao.ru/